Неточные совпадения
Во-первых, она сообразила, что городу без начальства ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она видела в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство, что покойный
муж ее,
бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника.
Жена узнала, что
муж был в связи с
бывшею в их доме Француженкою-гувернанткой, и объявила
мужу, что не может жить с ним в одном доме.
— Ах, оставьте, оставьте меня! — сказала она и, вернувшись в спальню, села опять на то же место, где она говорила с
мужем, сжав исхудавшие руки с кольцами, спускавшимися с костлявых пальцев, и принялась перебирать в воспоминании весь
бывший разговор.
—
Муж дома? — сказал Бульба, слезая с коня и привязывая повод к железному крючку,
бывшему у самых дверей.
— А вы убеждены, что не может? (Свидригайлов прищурился и насмешливо улыбнулся.) Вы правы, она меня не любит; но никогда не ручайтесь в делах,
бывших между
мужем и женой или любовником и любовницей. Тут есть всегда один уголок, который всегда всему свету остается неизвестен и который известен только им двум. Вы ручаетесь, что Авдотья Романовна на меня с отвращением смотрела?
Петр Петрович Лужин, например, самый, можно сказать, солиднейший из всех жильцов, не явился, а между тем еще вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить всем на свете, то есть Амалии Ивановне, Полечке, Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с огромнейшими связями и с состоянием,
бывший друг ее первого
мужа, принятый в доме ее отца и который обещал употребить все средства, чтобы выхлопотать ей значительный пенсион.
Это — Николай Семенович,
бывший мой воспитатель в Москве,
муж Марьи Ивановны.
Тут, как уж и прежде слышала Вера Павловна, отец
мужа актрисы стал привязываться к горничной; добродетель Крюковой, положим, и не подвергалась искушению, но началась домашняя ссора:
бывшая актриса стала стыдить старика, старик стал сердиться.
Она советовала нам отнестись по сему предмету к одному почтенному
мужу,
бывшему другом Ивану Петровичу.
Со всем тем княгиня, в сущности, после смерти
мужа и дочерей скучала и бывала рада, когда старая француженка,
бывшая гувернанткой при ее дочерях, приезжала к ней погостить недели на две или когда ее племянница из Корчевы навещала ее. Но все это было мимоходом, изредка, а скучное с глазу на глаз с компаньонкой не наполняло промежутков.
Но думать было некогда, да и исхода другого не предстояло. На другой день, ранним утром,
муж и жена отправились в ближайший губернский город, где живо совершили купчую крепость, которая навсегда передала Щучью-Заводь в собственность Анфисы Порфирьевны. А по приезде домой, как только наступила ночь, переправили Николая Абрамыча на жительство в его
бывшую усадьбу.
Это была дама, лет сорока пяти (стало быть, весьма молодая жена для такого старого старичка, как ее
муж),
бывшая красавица, любившая и теперь, по мании, свойственной многим сорокапятилетним дамам, одеваться слишком уже пышно; ума была небольшого, а знания литературы весьма сомнительного.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза,
бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и умерла, оставленная
мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Ее
муж,
бывший губернский прокурор, известный в свое время делец, — человек бойкий и решительный, желчный и упрямый, — умер лет десять тому назад.
Он заметил также, что все
бывшие в кабинете
муж чины, за исключением Лихонина, глядят на нее — иные откровенно, другие — украдкой и точно мельком, — с любопытством и затаенным желанием.
У генеральши остался еще после покойного ее
мужа,
бывшего лет одиннадцать кавалерийским полковым командиром, щегольской повар, который — увы! — после смерти покойного барина изнывал в бездействии, практикуя себя в создании картофельного супа и жареной печенки, и деятельность его вызывалась тогда только, когда приезжал князь; ему выдавалась провизия, какую он хотел и сколько хотел, и старик умел себя показать!..
Полиция приступила к родильнице,
бывшей еще в памяти; тут-то и оказалось, что она записки Кириллова не читала, а почему именно заключила, что и
муж ее убит, — от нее не могли добиться.
Дроздовы были тоже помещики нашей губернии, но служба генерала Ивана Ивановича (
бывшего приятеля Варвары Петровны и сослуживца ее
мужа) постоянно мешала им навестить когда-нибудь их великолепное поместье.
Gnadige Frau, приехавшая вместе с
мужем и Марфиным в губернский город на баллотировку и тоже
бывшая на хорах, первая бросилась к Миропе Дмитриевне и хотела было ее отпаивать водою, но Миропа Дмитриевна одно лишь повторяла: «Домой, домой!».
Всех этих подробностей косая дама почти не слушала, и в ее воображении носился образ Валерьяна, и особенно ей в настоящие минуты живо представлялось, как она, дошедшая до физиологического отвращения к своему постоянно пьяному
мужу, обманув его всевозможными способами, ускакала в Москву к Ченцову,
бывшему тогда еще студентом, приехала к нему в номер и поселилась с ним в самом верхнем этаже тогдашнего дома Глазунова, где целые вечера, опершись грудью на горячую руку Валерьяна, она глядела в окна, причем он, взглядывая по временам то на нее, то на небо, произносил...
Одобрив такое намерение ее, Егор Егорыч и Сверстов поджидали только возвращения из тюрьмы Музы Николаевны, чтобы узнать от нее, в каком душевном настроении находится осужденный. Муза Николаевна, однако, не вернулась домой и вечером поздно прислала острожного фельдшера, который грубоватым солдатским голосом доложил Егору Егорычу, что Муза Николаевна осталась на ночь в тюремной больнице, так как господин Лябьев сильно заболел. Сусанна Николаевна,
бывшая при этом докладе фельдшера, сказала, обратясь к
мужу...
Пани Вибель,
бывшей под влиянием ее сильного увлечения Зверевым, даже понравилось такое предложение со стороны
мужа, потому что это давало ей возможность видаться с своим обожаемым паном каждодневно без всякой осторожности и опасности.
Все думали, что багровский барин,
бывший вместо отца их барыне, скрутит ее
мужа и выгонит из имения, ему не принадлежащего.
Пришел с бутылкой постного масла ее
муж, старик — оба
бывшие крепостные этого имения.
Мало-помалу, с внутренним довольством, из памяти ее изгладились слова тещи, которая уверяла всегда, что Захар был главным виновником первых ее горестей; она совсем почти забыла
бывшего товарища
мужа.
— Что же, собственно, он делает? — спросил Бегушев,
бывший втайне очень доволен, что Домна Осиповна ссорится с
мужем.
В этой пиесе есть маленькая роль генерала,
бывшего некогда обольстителем Эйлалии; он встречается нечаянно с Мейнау и его женой, Эйлалия падает в обморок, а
муж вызывает генерала на дуэль и убивает его из пистолета.
На Фоминой, когда мы уже собирались ехать, все было уложено, и
муж, делавший уже покупки подарков, вещей, цветов для деревенской жизни, был в особенно нежном и веселом расположении духа, кузина неожиданно приехала к нам и стала просить остаться до субботы, с тем чтоб ехать на раут к графине Р. Она говорила, что графиня Р. очень звала меня, что
бывший тогда в Петербурге принц М. еще с прошлого бала желал познакомиться со мной, только для этого и ехал на раут и говорил, что я самая хорошенькая женщина в России.
Я пошла не к нему, а в свою комнату, где долго сидела одна и плакала, с ужасом вспоминая каждое слово
бывшего между нами разговора, заменяя эти слова другими, прибавляя другие, добрые слова и снова с ужасом и чувством оскорбления вспоминая то, что было. Когда я вечером вышла к чаю и при С., который был у нас, встретилась с
мужем, я почувствовала, что с нынешнего дня целая бездна открылась между нами. С. спросил меня, когда мы едем. Я не успела ответить.
Мой
муж и ребенок вспомнились мне, как давно
бывшие дорогие существа, с которыми у меня все кончено.
Бывшая фрейлейн теперь уже фрау Фридерике, представила его, опять под именем lieber Негг Jacob, своему
мужу, у которого все блестело: и глаза, и завитые в кок черные волосы, и лоб, и зубы, и пуговицы на фраке, и цепочка на жилете, и самые сапоги на довольно, впрочем, больших, носками врозь поставленных ногах.
Шервинский (вбегает). Подождите, подождите, не закрывайте собрания. Я имею внеочередное заявление. Елена Васильевна Тальберг разводится с
мужем своим,
бывшим полковником генерального штаба Тальбергом, и выходит… (Кланяется, указывая рукой на себя.)
Жена Никиты, Марфа, когда-то
бывшая красивая бойкая баба, хозяйничала дома с подростком малым и двумя девками и не звала Никиту жить домой, во-первых, потому, что уже лет 20 жила с бондарем, мужиком из чужой деревни, который стоял у них в доме; а во-вторых, потому, что, хотя она и помыкала
мужем, как хотела, когда он был трезв, она боялась его как огня, когда он напивался.
Трилецкий (вскакивая). Да, да, да… Будет теперь плакать… Кстати, глаза на мокром месте… Выпороть бы тебя хорошенько! Одевай шапку! Едем!
Муж! Хорош
муж! Погубил женщину ни за что, ни про что! Довел до чего! А эти и держат его здесь! Нравится он им! Оригинальный человек, интересный субъект, с грустью благородной на лице! Со следами когда-то
бывшей красоты! Поедем-ка! Посмотришь, что ты наделал, интересный субъект, оригинал!
Это был Петр Егорыч Урбенин,
бывший управляющий графа и
муж Ольги.
Бывшая Д*, не будучи нимало знакома с тантою, прислала ее поздравить «от себя и от
мужа». Это была дерзость, но тетя была умна и не обратила на это внимания, а в вознаграждение за то француз прислал ей двусмысленное утешение, состоявшее из одной фразы: «Le nombre des sots est infini». [Число глупцов бесконечно (франц.).]
На третий день после свадьбы она, под диктовку
мужа, написала в коммуну известное уже письмо и тем покончила все отношения к
бывшим своим сожителям.
Литературу в казанском монде представляла собою одна только М.Ф.Ростовская (по казанскому произношению Растовская), сестра Львова, автора „Боже, царя храни“, и другого генерала,
бывшего тогда в Казани начальником жандармского округа. Вся ее известность основывалась на каких-то повестушках, которыми никто из нас не интересовался. По положению она была только жена директора первой гимназии (где когда-то учился Державин); ее
муж принадлежал к „обществу“, да и по братьям она была из петербургского света.
Об Огареве я не слыхал у них разговоров как о члене семьи. Он жил тогда в Женеве как
муж с англичанкой,
бывшей гувернанткой Лизы. Словом, они оба были вполне свободны, могли бы развестись и жениться гражданским браком для того, чтобы усыновить Лизу. Формально у Лизы было имя. Она значилась Огаревой, но никакого метрического свидетельства — в нашем русском смысле, потому что она ни в какой церкви крещена не была.
Плотников я посещал не раз во время самой стройки, еще до открытия выставки (1 апреля). И около избы у меня вышел забавный разговор с четой французов, пришедших также поглазеть на этих"moujiks". Эта чета оказалась: комик Лемениль и его жена, оба
бывшие артисты труппы Михайловского театра. Я сейчас же узнал их и воспользовался случаем высказать мое уважение таланту и
мужа и жены — превосходной комической"старухи".
В одной из лож заседает старушка, разбитая параличом, со своим
мужем, глухим и гугнивым князьком,
бывшим в театре в последний раз в 1848 году.
Муж ее,
бывший инспектор народных училищ, тоже преподавал в школе, был ее инспектором и грозою для мальчиков, не подчинявшихся женскому руководству.
Когда он зашел с ней проститься перед последней своей поездкой в Москву, княгиня, уже заранее посоветовавшись с
мужем, решилась серьезно поговорить с Виктором о его браке с Раечкой, так звала она приготовляемую ему невесту с миллионным приданым — Раису Григорьевну Ляхову. Какими путями отец последней,
бывший Гершка, а ныне Григорий, добыл себе такую совсем не еврейскую фамилию, оставалось тайной для всех.
— Клевета, недостойная простого
мужа, не только сановника государственного! Уберегите ее для
бывшего книгопечатника Бартоломея. Один глупец поверит ей.
Само собою разумеется, что брак этот, заключенный по воле государыни, не имел ни малейшей романической подкладки, что, впрочем, не помешало
бывшей Якобине Менгден, ныне Елизавете Ивановне Зиновьевой (она приняла православие вскоре после восшествия на престол государыни и сохранила свое второе имя Елизавета), забрать совершенно в руки своего
мужа.
— Я подумала, что не эту ли самую
бывшую княжну Полторацкую замуровал ее
муж, князь Луговой, в этой беседке.
Виталина. Говорю это не в упрек тебе; все это делала я не из расчетов, не из тщеславия, а так, просто, не знаю почему, может быть и потому, что имела потребность любить кого-либо, и — полюбила тебя, как дочь свою, как никого не любила в мире, кроме
мужа. А теперь?.. Нет, нет, и теперь не верю, чтоб ты могла мне предпочесть его… твоего
бывшего отца! Если бы ты это сказала…
Более года прошло со дня свадьбы, и кроме роковой ночи у Кюба на совести графа Белавина не было ни одного упрека. Его
бывшие товарищи по кутежам стали относиться с уважением к происшедшей в нем перемене, хотя сначала с легкой усмешкой говорили о графе Владимире, как о верном
муже и любящем отце.
13 сентября 1736 года красавица жена Густава Бирона, обожаемая
мужем, умерла в родах. Вот как описывает погребение дочери Меншикова и скорбь ее
мужа леди Рондо,
бывшая тогда в Петербурге.
— Будущее таится в руце Божией, — скромно произнес Иоанн, — а лучше выпьем за
бывших победителей их, подивимся храбрости доблестных
мужей и произнесем им вечную память.